После ареста
По просьбе Н. Я. Мандельштам, в день ареста оповестившей Бухарина и увидевшей, как взволновало его это событие, Пастернак вечером, после спектакля «Египетские ночи» в Камерном театре, зашел по соседству в «Известия». Бухарина он не застал и оставил ему записку с просьбой похлопотать и сделать для Мандельштама все, что можно.
Вероятно, именно активное заступничество Бухарина и Енукидзе, к которому ходила Ахматова, было причиной того, что через несколько дней в ходе следствия наступил резкий перелом. Стихи перестали рассматривать как террористический акт. Надежда Яковлевна получила свидание. Готовившийся приговор, трехлетняя ссылка на поселение, был смягчен разрешением поехать вместе с мужем в Чердынь.
В течение двухнедельного следствия у Мандельштама начался тюремный психоз, усугубленный бессонной дорогой под конвоем, боязнь и ежеминутное ожидание расстрела поставили его на грань самоубийства. Лечить Мандельштама в ссылке в Чердыни нечем. Чтобы избавить его от ежедневного ожидания расстрела, просто переводят часы на два часа вперед. Он видит – восемь часов, за ним никто не приходит, и успокаивается. Иногда просыпается среди ночи и говорит жене, что арестована Анна Андреевна Ахматова и ее сейчас ведут на допрос. Когда гулял по Чердыни, искал труп Ахматовой в оврагах. В той же чердынской больнице, где Мандельштам, много ссыльных крестьян. Они здесь с гнойными язвами, сломанными конечностями, надорванные от подъема непомерных тяжестей. Север Пермской области, где Чердынь, в 1934-м – самое что ни на есть лагерное место. Сюда гнали эшелонами содранных с родной земли крестьян. Тяжелое положение Мандельштама вынуждает Надежду Яковлевну бить тревогу. Телеграммы в ЦК, письма с просьбами об облегчении участи и лечении возобновили хлопоты в Москве.
В начале июня 1934 года Николай Бухарин пишет письмо Сталину. Пункт третий этого письма так и называется «О поэте Мандельштаме»: «Я получил отчаянную телеграмму от жены Мандельштама, что он психически расстроен, пытался выброситься из окна и т.д. Моя оценка Осипа Мандельштама: он первоклассный поэт, но он абсолютно не современен. Так как я не знаю, что он и в чем наблудил, то я решил написать тебе. Привет, твой Николай».
В постскриптуме к письму – опять о Мандельштаме: «Борис Пастернак в полном умопомрачении от ареста Мандельштама, и никто ничего не знает».
Бухарин писал по единственному верному адресу, где знали о судьбе Мандельштама. К моменту получения бухаринского письма Сталин уже принял решение, как распорядиться жизнью поэта. Приговор пересмотрен. Трехлетняя ссылка в Чердынь заменена тем, что называлось «минус двенадцать». То есть заперт на проживание в Москве, Ленинграде и еще десяти крупных городах СССР. Это невероятное послабление, для автора «Горца» - фантастическое.
Далее, для лучшего понимания ситуации, в которой оказался Мандельштам, следует разобраться в непростых отношениях поэта и власти, а именно Сталина и Осипа Мандельштама.
В 1933 году Сталин над стихотворением Мандельштама «Горец» смеялся, потому что, несомненно, оценил его высоко. Это было первое серьезное посвященное ему поэтическое произведение, принадлежащее перу, возможно, сильнейшего из живущих поэтов. Негативное авторское отношение в такой ситуации значение не имеет. На изменение авторской позиции с минуса на плюс, если речь идет о таком авторе, можно и поработать. Более того, даже при очевидном знаке минус в стихотворении Мандельштама «Горец» Сталин вычитал главное для себя: его власть абсолютна.
Мандельштам мог еще пригодиться ему.
13 июня 1934 года в квартире Бориса Пастернака начинается его знаменитый разговор со Сталиным. Сталин говорит, что отдано распоряжение и с Мандельштамом все будет в порядке, и спрашивает, почему Пастернак не хлопотал за Мандельштама. «Если бы мой друг попал в беду, - сказал Сталин, - я бы лез на стену, чтобы его спасти». Пастернак ответил, что если бы он не хлопотал, то Сталин не узнал бы об этом деле. Сталин спросил: «Но ведь он ваш друг?» Последовала пауза. Сталин продолжил вопрос: «Но ведь он же мастер, мастер?» Пастернак ответил: «Это не имеет значения. Почему мы все говорим о Мандельштаме и о Мандельштаме, я так давно хотел с вами поговорить», - сказал Пастернак. «О чем?» - спросил Сталин. «О жизни и смерти», - сказал Пастернак. Сталин повесил трубку.
В ответе на вопрос Сталина о «мастерстве» Мандельштама для вождя было все. Крупный поэт – это значило крупный мастер. Другого значение слова поэт Сталин не понимал. А если «мастер», значит, сможет возвеличить «на том же уровне мастерства», что и разоблачил. И тогда возвеличивающие стихи перечеркнут те, разоблачительные. Если все дело в «мастерстве», то как смогут потомки отличить стихи, написанные «под нажимом», от стихов, родившихся по естественному велению души? Все это пустяки. Сталин всю жизнь испытывал суеверное уважение к поэтам. Мандельштам это остро чувствовал. Недаром он говорил жене:"Что ты жалуешься, поэзию уважают только у нас. За неё убивают. Только у нас. Больше нигде ..." Уважение Сталина к поэтам проявлялось не только в том, что поэтов убивали. Сталин прекрасно понимал, что мнение о нём потомков во многом будет зависеть от того ,что о нём напишут поэты. Разумеется, не всякие, а те ,стихам которых суждена долгая жизнь. Узнав, что Мандельштам считался крупным поэтом, он решил до
поры до времени его не убивать. Он понимал ,что убийством поэта действие стихов не остановишь. Стихи уже существовали, распространялись в списках ,передавались изустно.Убить поэта - это пустяки. Это же самое простое. Сталин был умнее. Он хотел добиться большего. Он хотел заставить Мандельштама написать другие стихи. Стихи, возвеличивающие
Сталина. Стихи в обмен на жизнь. Стихи, возвеличивающие Сталина, писали многие поэты. Но
Сталину нужно было, чтобы его воспел именно Мандельштам. Потому что Мандельштам был - "чужой".У Сталина был острый интерес к "чужым". К Булгакову например. Не случайно он смотрел"Дни Турбинных "пятнадцать раз и не случайно заставил Поскрёбышева в ночь смерти Булгакова звонить и справляться:"Правда ли, что писатель Булгаков умер?"